Юрий Фридрихович Седов,
лауреат премии Бажова

Вечер в Караболке

Когда туман спускается в низину,
Скрывая всё, что было видно днём,
Нам остаётся только двор и дом,
Свет окон, скрип ворот. Ты словно вынут

Из дел привычных. Слов и мыслей проза
Вдруг обретает вкус далёких дней,
Когда юнцом ты гнал к реке коней,
И счастье жить, как крепкий дух навоза,

Пьянила кровь. Любовь входила в душу,
Родная речь, как свет, ласкала слух,
Звала в грядущее, и пел петух,
С зарёй мечтая осчастливить клушу.

И вот роса ложится на ладоши,
К ним, как мулла, взывает сенокос.
О, праздник лета! До корней волос
Он входит в плоть твою....Ах кто догонит

Те дни, те годы? ... В тишине тумана
Они прошли и солнце унесли.
И чёрный смерч, пластаясь вдоль земли,
По жизни прокатил страшней тарана...

Редеют поздних окон светляки,
И в нас воспоминанья засыпают,
И сердце незаметно обступают
Больные люди вдоль больной реки.

Облако прогресса

Чёрное облако прогресса отпылало в вечернем небе - и наступила ночь, ещё обычная, как вчера, как неделю, как год, как века назад. Татарская Караболка поутру поила своих коров, коз, овец, стирала бельё, скрипела воротами, привечала прохожих, провожала в школу своих беззаботных чад, ещё не ведая о кончине прошлой привычной жизни, которую в один час отменило адское облако новой эры - эры радиоактивного незримого шквала, беззвучно прогремевшего накануне...

В одночасье каждого дома, каждой былинки коснулся перст смертельной беды. Без единого выстрела пала твердыня привычного, началась мучительная страда ожиданья... Русскую Караболку смели с земли бульдозеры, Татар-ской суждено было жить. В "Челябинском рабочем" профессио-нальный популяризатор небесных акций успокоил любознательных: редкое, мол, в наших широтах северное сияние. И успокоились. И - тишина. В стороне "Сороковки" всегда тишина, там - продуктовый и промтоварный рай, о коем в те годы мечтало большинство, да не всех туда впускали.

Мировая безопасность - дело тонкое и потому крайне секретное. Так и летели в тишине десятилетья. А деревня меж тем умирала от тайной стремительной хвори, редели дворы, пустели улицы, дома, семьи, мучительно приходя в себя и помаленьку, год за годом покидая родные пределы...

Вот и семья моего приятеля разлетелась по городам, оставив дом тишине и забвенью. Иногда наезжают... Как прежде, ещё при живом отце, скрипят ворота, отмыкаются замки, вздыхает крыльцо родового гнезда, снимается обувь. Здравствуй, дом! Здравствуй, родимый, пустой, остывший, сиротливый! В наскоке хлопот забывается драма, вспоминается давнее своё, и - за дело. Копаем картошку на длинной полоске, спускающейся отлого к плетню, за которым травяная, полынная, кочковатая, камышовая низина, и в лоне её - Чёрная речка. Роковая судьба.

 Воспоминание о другой чёрной, где Пушкин и Дантес. Но здесь дуэль иная: враг здесь другой, незримый, ежечасный И смерть едва поспевает. Однако, жизнь больше смерти. К вечеру встают дымы над домами, тянутся к небу, как зов надежды: упаси и помилуй! И мы, хотя и спешим, но не без восхищения глядим урывками на закат - алый, животворный, щемяще прекрасный. Картошка выкопана, подобрана, уложена мешки в прицеп, баня поспела, после пара - ведро воды из колодца, засверкала звёздами пролитая свежая влага, словно была здесь всегда. Позднее застолье, поздние визиты родни - всё больше пожилые, из уцелевших. И - сон обвальный. Заспим усталость, увезем печаль, что не обнять всю деревню, не утешить счастливой грядущей жизнью, о которой так наивно и бессловесно мечтает каждый двор, ещё не потерявший заботливых, созидающих рук в молчаливой дуэли с безжалостной Лучевой.

Челябинск
29 сентября 2002 г.